После экскурсии по храмам областного центра мальчишки-алтарники явились ко всенощной раньше обычного. Всем четверым по десять лет, учатся в одном классе:
– Батюшка, мы такое…
– Мы видели… это, ну… службу…
– Были в соборе, как архиерей…
Оказалось, их впечатлила Литургия, которую совершал митрополит. Ребятишки взахлеб рассказывали о великолепии кафедрального собора, о блестящих архиерейских ризах, о могучем протодиаконе и о слаженном митрополичьем хоре. Их впечатления понятны, ведь наш сельский храм по благолепию – это вчерашний брошенный совхозный склад, наш хор из двух старушечьих голосов и рядом не станет с митрополичьим. О предстоятеле вовсе промолчу. Очарованным алтарникам захотелось в своем селе, в своем храме видеть такую же красивую службу, и они занялись своими прямыми обязанностями с небывалым оптимизмом. Отныне кадило вычищалось и блестело не плоше архиерейского. И в колокола звонить наладились. Сначала, понятно, коряво, но очень быстро наловчились. Ну а клиросные богослужебные книги стали для наших пономарят любимым настольным чтивом.
Кажется, это было только вчера, а прошло с той поры без малого два года. Храм немного преобразился. Алтарники подросли, стали серьезнее и опытнее в церковных делах, ведь теперь им уже по двенадцать лет. В парчовых стихарях они вышагивают на малый вход, ну что твои иподиаконы. Каждый наглажен, причесан. А уж читают-то как! Два года назад трудно было представить, что ребятишки станут на службе незаменимыми помощниками – прекрасно ладят с Апостолом и справляются с каноном, а кажется, будто еще вчера все четверо водили пальцами по священным текстам, тщась выдавить из себя хотя бы слово. Вот уж правду говорят: было бы желание и усердие, а там Бог все даст – и здоровье, и терпение, и разум. Сверстники наших ребят привычно не взрослеют: кто гоняет целыми днями футбол, кто по кустам покуривает, а кто и… да что там говорить… Растут, и у них еще все впереди.
И вырастают.
Возвращаюсь домой после всенощного и слышу, как над притихшей улицей разлетается громкий кашель вперемежку с незлым матом. Это бранится Саша. Говорят, что не так давно он был неплохим штукатуром, специалистом. Теперь же бесконечные магарычи и природная лень превратили его в непревзойденного алкаша и бездельника. Вот он, небритый, ковыляет мне навстречу со своим костылем, будто одноногий пират Джон Сильвер.
– Саша, на кого ты стал похож! – говорю. – Побрился бы, что ли. Выглядишь, как старый бомж, а ведь тебе сколько, лет сорок пять?
– Сорок четыре, между прочим. Дай червонец, а то жрать нечего да нога вот болит, на лекарство надо. Пять рублей уже надыбал, а вот червонца не хватает.
– Ну, нет, – говорю, – лекарство за пятнадцать рублей я знаю. Это которым Петровна, что ли, торгует? На это лекарство не дам.
Обиженный Саша заругался и закашлялся с новой силой. Его нецензурная брань провожала меня до самой калитки. Из этого монолога можно было уяснить следующее: Ельцин – сволочь, всё растащил, честным людям украсть нечего. Все кругом жулики и жмоты. И поп жмот. Нога болит, а Петровна и чекушки в долг не отпустит… Демократы страну довели. А поп – жмот.
Удивительный человек этот Саша. Вспоминаю анекдотическую сценку, приключившуюся при нашем с ним знакомстве за пару лет до этого. Была нужда штукатурить церковь. Семеныч обратился для этого к местному специалисту Саше. Страна вовсю привыкала к независимости, и тот уже начинал безработничать. Еще не окончательно опустившийся Саша, побритый и причесанный, пришел наниматься на работу. Помню, рассвело. На его брюках – стрелки. Он вышагивал как солдат и пах «Шипром». Всюду сопровождавший Сашу серый кот своей комплекцией походил на «Фольксваген-Пассат» второй серии. Саша подошел к церковной паперти, и мы представились друг другу. Он пожаловался на безденежье, и началось обсуждение условий работы. Я назвал цену за квадратный метр штукатурки.
– Цена подходящая! – обрадовался Саша.
Затем поговорили о подсобнике и, довольные, подошли к облезлой северной стене храма. Здесь, при взгляде на внушительный объем предстоящей работы, обещающий долгие месяцы жизни с зарплатой, работяга бы обрадовался. Я на это надеялся. А вот Саша, напротив, загрустил.
– Да уж, – вздохнул он.
– И еще, – продолжил я рассказ, – очень либеральное условие. Можно даже пить.
– Да? – штукатур удивился.
– Да. Но только вечером, после работы, или в свои законные выходные.
Тут Саша поник окончательно. Всем видом он показывал, что какой-то пункт договора ему не по душе.
– Что случилось? – спрашиваю. – Может, цена перестала вдруг удовлетворять?
– Цена-то как раз подходящая…
– Отчего же вдруг столько грусти?
На этот вопрос Саша ответил безличной фразой, после которой и мне, и стоящему рядом Семенычу стала ясна причина его «временной» безработицы:
– Это ж… как бы… вкалывать надо?..
Эти слова стали последними в нашем деловом совещании.
«Это ж… как бы… вкалывать надо?..» – вздохнул Саша. И нам стала ясна причина его «временной» безработицы
И вот прошла пара рабочих сезонов. Упитанный серый кот где-то сдох от голода, и Саша осиротел. В его лачуге все так же собирались приятели, но с каждым месяцем они выглядели все хуже и хуже. Вскоре куда-то стало исчезать крепкое Сашино здоровье. Теперь вот уже без костыля не ходит…
Да уж. Вовремя лишиться ненужной вещи – это большая удача. Вот и лишает нас Господь по случаю ненужных вещей. Воришку может загребущих рук вовремя лишить. Ведь чем с двумя руками да в пекло, лучше уж вовсе без них, но в рай. У кого-то ногу заберет, чтоб не ходил куда не след.
А еще в Евангелии говорится о деревьях полезных и никчемных: «Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь». Должно быть, потому-то Господь может всякого бездельника, не приносящего никому пользы, лишить даже жизни. Жизни простой, несмотря на все ее трудности. И для последнего это может стать большой удачей.
Протоиерей Алексий Лисняк